"И все-таки в целом история есть типичная кантовская вещь в себе. Если не замечать известной апокалиптичности интонации, то прежде всего отмечаешь тот не случайный, быть может, факт, что она преисполнена скрупулезно датированных, но незнакомых и непознаваемых происшествий. Взятые в отдельности, они озадачивают; вкупе — обескураживают. В результате не знаешь, что и подумать, — тревожишься — ожидаешь дурных известий — посматриваешь на дорогу — оглядываешься — удваиваешь посты. ...Одно неизменно сменяло другое, другое – третье, а пятое, как говорится,– десятое. И всегда были люди, народы, публично питавшие друг ко другу симпатию или неприязнь; а где-то поблизости всегда оказывались какие-то люди, писавшие касательно этих взаимоотношений; и не переводились люди, писавшие об этих писавших, а также писавшие о писавших насчет писавших. И вот нам уже зевается, дремлется, читаемое, при всем к нему уваженьи, валится из рук, академическая (Поздравьте-ка, кстати: Ваш покорный слуга – действительный член сорока семи академий) мурмолка сползает нам на чело, и мы опять засыпаем".
----
«Прибыв на Запад, ознакомился с модной книжной продукцией. Котировались детективы, шпионские и псевдоисторические романы, эротика, мемуары беглых специалистов, воспоминания Светланы (Аллилуевой. — П.М.), обличения Солженицына, соображения кремленологов. Уровень читательских вкусов вызывал чувство здорового сарказма, который и стал горюче-смазочным материалом для новых дерзаний. “Палисандрия” — пародия на произведения всех упомянутых жанров. Чего многие до сих пор не поняли» По мнению профессора Джонсона, основным стимулом к написанию «Палисандрии» послужило для Соколова желание сделать этакую «Анти-Лолиту», «Лолиту» наоборот — то есть нечто прямо противоположное роману Набокова, заменив набоковскую нимфолепсию соколовской геронтофилией".